Сергей Шаргунов (слева) на фестивале «ЛиТР-2018»
В ходе первого фестиваля «Литература Тихоокеанской России» (ЛиТР-2018), прошедшего во Владивостоке, на вопросы читателей отвечал Сергей Шаргунов — писатель, журналист, лауреат премии «Большая книга», главный редактор интернет-издания «Свободная пресса», с 2016 года — депутат Госдумы.
«К литератору относятся как к кому-то вроде батюшки» (о писательстве, политике и предках)— Для меня это вопрос неразрешимый: определенное везение, или сила воли, или судьба… С детства я брал книги и, еще не умея читать, перерисовывал буквы и каждое слово обводил в почтительную рамочку. Я был ребенком смутного времени. К 1993 году я пришел вполне сознательным гаврошем, убежал из дома на баррикады. В 1996 году, еще не имея паспорта, я пришел в Госдуму и был самым юным доверенным лицом Зюганова. Учась на первом курсе журфака, решил всерьез писать прозу. Ходил по редакциям, предлагал свои рассказы, пределом мечтаний было издаться в каком-нибудь маргинальном альманахе. В 19 лет я принес рассказы в главный литературный «толстяк» — «Новый мир», и они пробили эту толщу. Одно цепляло другое, была премия «Дебют» и так далее, но был и период разгрома и запретов — в 2007 году меня вышибли с выборов (Шаргунова исключили из федерального списка кандидатов от «Справедливой России» в Госдуму, куда он был внесен под № 3. — Ред.), включили во все черные списки страны. Я всю жизнь про себя читаю миллион пасквилей, есть много людей, которые и завидуют, и будут препятствовать, поэтому это совершенно не легкий путь и тут нет никакой заданности.
Нужно навязывать свои представления — это рецепт каждому пишущему, каждому, кто к чему-то стремится. Часто спрашивают молодые люди на журфаках и филфаках, с чего начать. Должно быть интересно — вот единственный ответ.
Разумеется, важнее литература, другое дело, что есть неравнодушие, которое не оставляет с самого детства. У нас традиционно к литератору относятся как к кому-то вроде батюшки: он и проповедник, он и исповедует, он и пророк… А мне сам Бог велел, поскольку я сын батюшки (протоиерей Александр Шаргунов — настоятель московского храма Святителя Николая в Пыжах. — Ред.). Я с детства смотрел на своего папу, видел, как он произносит проповедь с амвона, поэтому, может быть, и в моих речах есть интонация соответствующая… С детства я был очень политизирован, и сейчас, если говорить о деятельности, которой занимаюсь, то это, может быть, не отрефлексированное, а вполне естественное — в этом есть какая-то химия русской жизни — продолжение народнической линии, которая всегда присутствовала у литераторов. Так было всегда, хотелось литератору заступаться за людей. В этом смысле в походе в Госдуму нет ничего нетривиального. Шолохов, Солженицын, Толстой, Достоевский, Пушкин… — все занимались общественной жизнью. Русский писатель немыслим без общественной жизни и без реакции на боль людей. Для меня это никакое не подвижничество, а норма поведения. Можно спасать судьбы даже в рамках моих узких полномочий — вытаскивать женщину из петли, возвращать ей дом или детей. Кто-то называет это полупрезрительно «малыми делами», но если бы каждый депутат или каждый чиновник занимались этим на своем уровне — Боже, сколько бы всего было!
Я всегда действовал с нуля. С одной стороны, всегда есть вот это тепло за плечами… Есть важная религиозная и литературная закваска — отношение к слову, отношение к людям — но родители пустили меня в плавание, сказав, что самое главное — промысл Божий. Я всегда чувствовал себя простым и провинциальным парнем джеклондоновского типа, который сам всего добивается. Многие могут в это не верить, но так и есть. С детства у меня не было ощущения какой-то привилегированности. Род имеет значение, но есть и важное ощущение обособленности, ответа за самого себя. Я знаю другой искус, когда люди заводят архивы, над рукописями трясутся своих именитых предков, полностью находятся в тени тех, кто был до них… Но некоторые люди себя отстраивают. Моя прелестная жена Анастасия, с которой у нас год брака, — прапраправнучка Льва Николаевича Толстого. Но она — успешнейший филолог и занимается не Толстым, а Набоковым, сама всего добилась. Сколь бы ни был велик твой предок, нужно быть самим собой. Притом что, конечно, мне все это интересно. Тот же Русанов, во многом неисследованная фигура (арктический мореплаватель начала ХХ века Владимир Русанов. — Ред.). Много всяких мистических пересечений, можно вспомнить, например, про Герасимова (кинорежиссер Сергей Герасимов, двоюродный брат Валерии Герасимовой — писательницы, первой жены Александра Фадеева, племянницы вышеупомянутого Русанова и бабушки Сергея Шаргунова. — Ред.), про его последнюю роль, когда он играет Льва Николаевича Толстого, ложится в гроб — и через короткое время действительно ложится в гроб… Но мне кажется, важно доказывать самого себя.
…Интересно и жутко, что мой дедушка Иван Иванович перед последней атакой приколол на грудь фотографию своего маленького сына — моего папы. И пуля пробила ее, попала в сердце. Мой папа в этот момент ребенком в деревне на полу играл в войнушку и вдруг заплакал и закричал: «Папку убили!» Мать его наказала: «Что ты такое говоришь…» — «Ну я же не виноват, что папку убили». Он почувствовал… Вот это ощущение и эти фотографии не случайны, так же как обращения к лицам, к ликам наших предков. Это особая, мистическая связь.
«Нужно рассказывать про людей, которые занимаются делом» (о героях нашего времени и госзаказе)— Часто пугают государственным давлением, огосударствлением медиа. На самом деле государственные гранты на создание серии очерков про подвижников нам бы не помешали. Врачи, учителя, инженеры, офицеры, все люди, которые совершают свое часто незаметное, но важнейшее дело, по-прежнему находятся как бы в расфокусировке, а они должны быть в фокусе, это соль земли. Есть яркие и одаренные люди, которые владеют жанром очерка, но есть ощущение невостребованности. Для этого должны появляться и правильные медиа. Была «Русская жизнь» — закрылась, отчасти пытается «Русский репортер» с этим справляться… Это есть в Европе — тебе дают возможность просто где-то пожить, в скандинавской стране или в Германии, ты ходишь по улочкам, заходишь в кафе, общаешься с молочницей и так далее… Мне кажется, это можно было бы сделать в отношении Владивостока. Все писатели, которые сюда приехали, кроме меня и Захара (Прилепина. — Ред.), приехали в первый раз. Мы должны чувствовать себя едиными, да мы такие и есть: это удивительное ощущение, когда ты в Калининграде, Севастополе или Владивостоке — и одни и те же люди, в главном в чем-то. Но при этом такая пространственная разорванность, раздробленность… И как раз через очеркистику — это ведь еще и особый литературный жанр, сочетание журналистики и литературы… Мы отвыкли от того, что называют лонгридами. Все-таки превращение реальности в обилие микротекстов расщепляет и примитивизирует сознание. Очерки, написанные хорошими писателями, могли бы быть востребованы. Это есть в прозе, но зачастую не доходит до широкого читателя. Когда Роман Сенчин или Герман Садулаев переносят в книгу то, что они увидели где-то, это прочитает меньше людей, чем если бы это было некое СМИ.
Я избегаю слова «госзаказ» — «система государственных грантов» звучит более современно. «Госзаказ» в сознании многих людей подразумевает, что нужно нахваливать конкретных чиновников, партию и правительство. Разумеется, не об этом речь. Почему бы не поехать писателям на космодром Восточный? Можно рассказать, конечно, и про разворовывание, что тоже важно, но можно рассказать и про подвиг людей, которые запускают ракеты. Есть литераторы очень яркие и энергичные, которым, что называется, по кайфу все это описывать. Уверен, что упомянутый мной Садулаев или Михаил Елизаров с удовольствием поехали бы и написали что-то очень живое, модернистское, может быть, отчасти даже постмодернистское, но тем не менее цепляющее. Даже Пентагон выделяет деньги Голливуду для популяризации образа американского военного, в этом нет ничего зазорного. Здесь просто важно видеть грань, чтобы это не превращалось в казёнщину, не вызывало отвращения и отторжения, чтобы не нахваливали ряхи чиновников. Может быть, их вообще не надо описывать, не создавать образ начальствующего, а рассказывать про людей, которые непосредственно занимаются своим делом. Поехать в тот же Новосибирский академгородок — там отличные, умнейшие люди, о них рассказать. Наши ребята молодые выигрывают олимпиаду за олимпиадой, и об этом практически нет в новостях! Здесь совершенно не грешно, а необходимо, чтобы государство такие вещи поддерживало.
«Разбитый компас надо склеивать» (о фестивале «ЛиТР» и популяризации литературы)— Люди жаждут живого слова, популяризация литературы — важнейшая задача. Я недавно начал вести колонку на «России-24» — это как раз желание по возможности литературно, но при этом занимательно рассказывать о важнейших событиях русской литературы, в том числе юбилеях классиков. Все это нужно актуализировать, осовременивать, давать так, чтобы люди не заскучали и поняли, насколько все это близко. Я считаю, что у нас по-прежнему литературоцентричная страна, просто люди настолько затюканы своим бытом, что лишены представлений о том, какие новые книги выходят. Есть литературоцентричность, а есть компас, который разбит. Его надо склеивать и выправлять. То, что здесь фестиваль, — это хорошо, причем он создан своими усилиями, без помощи государства. Слава (Вячеслав Коновалов, Москва, руководитель интеллектуального клуба «КультБригада», один из инициаторов и организаторов фестиваля «ЛиТР». — Ред.) самоотверженно собрал классную команду — тут и Рубанов, и Елизаров, и все прочие. Многое зависит от личной инициативы. Я часто вспоминаю Челябинск, где преподаватели отдельно взятого лицея, причем физико-математического, стали приглашать писателей. Просвещение должно идти и через телевизор, должна звучать поэзия — и современная, и классическая, нужна передача про современных поэтов. Я принадлежу к числу тех авторов, у которых проза растет из стихов. И мой любимый Катаев таков, и Бунин, и Набоков. Настоящую прозу должна пропитывать поэзия, но поэзия должна пропитывать все на свете, включая так называемые занятия политикой. Это слово мне кажется вопиюще непоэтичным и даже бранным, поэтому я ненавижу, когда меня называют политиком.
Нужны мощные культурные проекты — это и есть культурная политика, связанная не с цензурированием или навязыванием мертвых идеологем, а с просвещением людей. Должны быть программы о современной литературе, об истории, этим нужно зацепить. Иначе будет поколенческий разрыв, и, самое главное, прозябание в бессмыслице. Нужно людей просвещать, поднимать их уровень и не опускать до уровня «Дома-2» или бессмысленного скакания на известной площади с покрышками. Часто говорят, что нашему человеку нужно общее дело. Это еще и представление о грандиозном контексте, в котором существует наша цивилизация. Я думаю, читатель становится более зрелым. Серьезная качественная литература в крупных городах начинает теснить в рейтинге продаж разного рода бульварные жанры, это реальность. Особенно есть запрос на достоверное, документалистику, нонфикшн. Поэтому книги Прилепина, Басинского, Варламова, Быкова, Авченко, связанные с писателями разного периода, в том числе моя книга про Валентина Петровича Катаева («Катаев. Погоня за вечной весной», издательство «Молодая гвардия», серия ЖЗЛ, 2016. — Ред.), бьют рекорды по продажам.
«Люди чувствуют себя жертвами эксперимента» (о доверии к власти, правозащите, патриотах и либералах)— Кризис доверия — это, наверное, главная беда нашей страны. Наши люди зачастую чувствуют себя жертвами какого-то социального эксперимента. Есть тотальное недоверие к тем, кто заграбастал собственность. Номенклатура в свое время решила разделить страну и осуществить перемены, прежде всего для того, чтобы получить большие куски собственности. Никто так просто от этой собственности не откажется. Эти интересы остаются доминирующими в политике, и в значительной степени те люди, которые оказываются во власти, — это люди бизнеса, иногда связанные с криминалом. Представления о том, что нужно лечить, учить, заботиться, — для них нечто третьестепенное либо вообще отсутствующее. Очень сложно объяснить тем, кто завладел большими капиталами и мыслит исходя из своих жестких коммерческих интересов, что такое страна, что такое люди. Когда я с трибуны рассказываю о сидящих в тюрьмах или о сиротах, многие зевают. Не потому, что это плохие люди, но многие считают, что ничего изменить нельзя, привыкли уже двигаться проторенной колеей… Есть оголтелый популизм, когда можно сказать: мы вас всех снесем, а есть стремление идти и менять. Нужно делать все для очеловечивания этой системы, чтобы появлялись нормальные люди, чтобы какой-нибудь очередной министр бабах — был Савлом, а стал Павлом, пережил перерождение духовно-нравственное… Возможно ли это? Русская литература всегда в это верила. Многие люди манипулируемы, расстояние от «распни» до осанны и наоборот крайне незначительно, но мне хочется верить, что когда ты поступаешь как должно, когда ты честен перед собой, последователен в своих делах, тогда есть результат.
Это не первая история общения и задавания вопросов (прямо с литфестиваля во Владивостоке Сергей Шаргунов в ходе «прямой линии» задал президенту Путину вопрос о преследованиях «экстремистов» за репосты в соцсетях: «…Иногда такое ощущение, что если буквально воспринимать 282-ю статью Уголовного кодекса, то некоторым ревнителям надо бы посмертно осудить Пушкина, Толстого, Достоевского, Маяковского, а их сочинения изъять…» — Ред.). Многие считают, что вопросы ритуальны и бесполезны — это не так. Мне удалось освободить огромное количество людей. Есть патент на правозащиту и гуманность, который выдается узкому кругу: вот мы — правозащитники, мы — человеколюбивые, все остальные — людоеды. Вдруг ломается эта схема: оказывается, что патриот Шаргунов заступается за этих и за тех. На самом деле я противник такого безудержного раздора. Я считаю, что Родина и свобода находятся рядом, что это ложная дихотомия, когда если я за державность, то значит, всех надо задавить, а если я за свободу, то надо немедленно капитулировать и болеть за тех, кто убивает русских.
Территория смысла и территория культуры в определенной степени отдана не просто людям западнических взглядов, но людям, крайне отрицательно относящимся к истории Отечества. Я лично читаю и левых, и правых, считаю, что самое главное — это хорошая литература. Я просто за честность, но этой честности по-прежнему не хватает. Нужно придумать механизм честности. Может быть, у меня получится затеять свой проект на «Культуре» — приглашать писателей разных, тех и других, чтобы был баланс. Это неправильно, что на телевидении не было годами и десятилетиями Валентина Григорьевича Распутина, пока он был жив. Здравствует Юрий Васильевич Бондарев, наш великолепный писатель-фронтовик, его даже никто не поздравит… Это все под запретом, я сталкивался с ситуациями, когда внутри официоза очень сильное лобби давало отпор, когда я пытался привнести нечто смысловое, интеллектуальное. Есть по-прежнему патронирование определенному кругу. Я это вижу по многим девочкам, которые хотят быть на плаву, хотят быть модными и успешными, и какой путь к успеху — извините, обо…ть собственную Родину, я говорю грубо. Есть несколько паролей. Все эти разговоры про жертв режима нужны только в той степени, насколько это помогает делать свою новую комсомольскую карьеру. На самом деле сколько бы ни гибло в Донбассе, это никого не интересует, как и судьба русских, сидящих в тюрьмах на Украине, или судьба людей не тех взглядов, которые посажены в России… Есть назначенные люди — Сенцов, до этого Савченко или Павленский, о котором все позабыли, — вот здесь можно вписаться в инстаграмме или фэйсбуке, чтобы похвалили, погладили, внесли в определенный список премиальный. Если человек говорит нечто другое или обратное, он — заведомый маргинал. Я или Захар — мы ломаем эту схему, но, конечно, патриотику маргинализируют. Нужно собирать ярких умных патриотов. Они есть — даже вот сегодня присутствующая на этой площадке банда. Но когда вы последний раз слышали Елизарова в интеллектуальной передаче? А это лауреат премии «Русский букер», умнейший парень, которому до сих пор российского гражданства не могут дать. Пригласите его на канал «Культура», сделайте с ним «Линию жизни»… Да они ненавидят лютой ненавистью русских патриотических людей! Все это борьба, но не нужно здесь ожесточаться. Я выступаю, повторяю, за объективность, я с большим интересом читаю того же Дмитрия Быкова, отношусь с уважением к позиции всех патентованных либералов и готов с ними дискутировать.
Без большого общего дела и без мечты окрыляющей нашему человеку — никак. Очень важно, чтобы было ощущение развития. Важно преодоление бессмысленной розни между людьми разных идеологических воззрений, притом что мы очень любим спорить о прошлом, в этом есть огромное наслаждение. Можно вести эту дуэль с самими собой до бесконечности, но все-таки важно как-то суметь склеить и сшить то, что было, и понять, что одно перетекает в другое. К этому народ внутренне, я думаю, готов, поэтому нужен рывок в будущее.
Мне нравится, например, закон о стратегическом планировании — он принят, но он не исполняется. Это своего рода мой призыв к новым пятилеткам. Люди должны знать, какие мосты и дороги будут построены, государство должно отчитываться об этом по телевидению. По всей стране должна быть большая стройка, люди должны быть этим охвачены и увлечены.
«Демонизация носит нарочитый характер» (о Северной Корее)— При всей своей левизне я не из тех, кто будет вам говорить, что Северная Корея — рай на земле. Рассказ «Утиные сердечки» (вошел в сборник рассказов Шаргунова «Свои», изданный в 2018 году Редакцией Елены Шубиной. — Ред.) на самом деле достаточно амбивалентный, какой и должна, на мой взгляд, быть проза, она должна состоять из полутонов. Это история русского туриста, который влюбился в северокорейскую официантку, робкую и хрупкую… Она разная, Северная Корея, и, конечно, не все удалось увидеть, но демонизация этой страны очень часто носит нарочитый характер. Половина новостей-ужастиков сочиняется в Южной Корее. Есть открытые данные, связанные с высоким интеллектуальным уровнем людей, живущих в Северной Корее, с качеством образования, стремлением к знаниям. Я думаю, очень важно пойти им навстречу — были просьбы и предложения, чтобы студенты в большей степени могли приезжать в Россию, в ту же Ясную Поляну, в МГУ… Очень часто давление на страны связано с их попыткой реформироваться, но сохранить себя. Асад вспоминается, который в отличие от своего отца решил несколько либерализировать Сирию, что мгновенно привело к тому, что началось чудовищное давление и его объявили главным кровопийцей. Но в любом случае я знаю, что Ким Чен Ын настроен на то, чтобы в Северную Корею приезжало бесчисленное множество туристов, он отгрохал роскошный горнолыжный курорт, в Пхеньяне больше тысячи ресторанов. Я попросил дипломатов, чтобы меня отвезли в самый бедный район без всякого сопровождения, и то, что я увидел, не было удручающим. То, о чем не говорят, — это, несмотря на жесточайшие санкции, развитие страны. Та Северная Корея, которую мне показывали с парадного, производит особое впечатление: бесконечная стройка, небоскребы, бесплатное жилье для ученых, отдых и все прочее. Я не соловей Пхеньяна, но как минимум все это очень любопытно и требует изучения. Если сейчас взять и разрушить весь этот мир, где радостные дети, бесконечные праздники, дома пионеров, кружки, свой интернет и своя мобильная связь, вера в глазах у людей, — чем это закончится? Нищетой, настоящим голодом, бандитизмом, женщинами на панели — вот что будет, катастрофа и гибель. Любые перемены, которые важны и нужны, должны проходить разумно. Стремление сохранить свою суверенность понятно, а что страна должна реформироваться — думаю, понятно самим корейцам.
№ 446 / Василий АВЧЕНКО / 21 июня 2018