​«Национальная идея — быть как первые князья»

Захар Прилепин — о России и Украине, войне и мире, литературе и музыке

Участником прошедшего во Владивостоке фестиваля «Литература Тихоокеанской России» (ЛиТР-2018) стал писатель, общественный деятель, офицер армии Донецкой народной республики Захар Прилепин. Часть его ответов на вопросы дальневосточной аудитории публикуем ниже.

О Донбассе: «Там происходит самое важное для моего народа и для моей жизни»

— С 2014 года я бывал на Донбассе в командировках, с 2015 года стал советником главы и перебрался туда жить. Когда мы создали свой батальон, и нам дали первую бээрку — боевое распоряжение, и мы разложили карту и стали смотреть: где стоят ВСУ, где стоят правосеки, где стоим мы… — я понял, что всё, моя жизнь закончилась, я переместился в пространство повести «Батальоны просят огня». Когда я туда ехал — взял книжечки почитать, наброски, думал записывать в блокнотик меткие солдатские выражения, сценки… Но у меня все это закончилось при виде карты. Надо либо этим жить, либо тем жить. Я пришел в полную оторопь и с тех пор не записал ни одной шутки, ни одной ситуации. Я себя оправдываю тем, что основная лейтенантская, окопная проза Великой Отечественной войны писалась спустя 12, 15, 17 лет. Как оно запомнится и вспомнится — значит, так оно и было. Поэтому я не тороплюсь.

90 % своего времени я провожу в Донецке, весь круг общения связан с моим батальоном и людьми, которые живут на Донбассе. Все новости, за которыми я слежу, касаются этой ситуации и ситуации в Киеве. Мои сотоварищи по литературе, скажем, Роман Сенчин, пишут: в Пскове крыша прохудилась, а ты со своим Донбассом… Но в Пскове крыша прохудилась, а здесь на крышу упала бомба и убила ребенка, а люди живут одни и те же! В Пскове починят крышу, а здесь проблема несравненно большая, и я гораздо более заинтересован в разрешении этой ситуации. Я чувствую себя на Донбассе в своей среде, несмотря на катастрофичность происходящего. Мне нравятся мои друзья. Там происходит самое важное для моего народа и для моей жизни, там я понимаю, что занят чем-то таким, чем и должен заниматься.

На Донбассе происходит зримый и серьезный интеграционный процесс с Россией. Вся экономика уже переведена на Россию, Донбасс обратно на Украину не запихнешь ни при каком желании. Минские соглашения, сколько бы наша патриотическая братия ни кричала по этому поводу, — это серьезная дипломатическая победа. Это международный документ, подписанный европейскими игроками, который Украина пытается обесценить законами, которые принимает у себя. Это играет нам на руку. Сколько бы нас ни пугали, что Украина набирает силу, выстраивает новую государственность, — я убежден, что время работает на нас. Та степень абсурда и хаотизации политического и социального пространства, которое там имеет место, это гораздо важнее, чем то, что они успеют за 2–4 года воспитать из 12-летних парней еще какое-то количество вот этих зигующих малоумков. Там идут разрушительные процессы, и задача в том, чтобы, когда они дойдут до определенной степени, переставить определенные фигуры и получить искомые результаты. Они могут быть самые разные — от присоединения Донбасса, желательно целиком Донецкой и Луганской республик, к России до гораздо более далеко идущих планов, о которых я не буду вам говорить. Я не паникую. Находясь внутри ситуации, я совершенно спокойно на нее смотрю. Тот вариант, который предлагают самые ретивые патриоты, — что надо было ввести войска, войти в Киев… Они не понимают, что бы творилось тогда в Киеве, где 500 тысяч или миллион человек вышли бы протестовать против русских оккупантов и начался бы просто ад кошмарный, на который весь мир бы смотрел.

Я думаю, что с Донбассом ничего не случится, хотя сейчас есть серьезные опасения относительно новой военной кампании со стороны Киева. Но внутренне я убежден, что Донбасс устоит и будет независим.

Украина никуда не денется. Если бы у нее была возможность отрезать себя ножницами и уплыть в Атлантический океан, то да, была бы, возможно, независимая Украина. Но мы соседи, еще и с общим культурным кодом и совместной тысячелетней историей. Существуют две украинские идеи, радикально друг другу противоречащие. Когда пытаются выставить этот конфликт как конфликт России и Украины — это откровенные манипуляции. У меня в батальоне 90 % бойцов свободно говорят на украинском, все знают украинскую литературу. Украина Щорса, Гоголя и маршала Рыбалко противостоит Украине Бандеры и Шухевича. В этом и состоит национальная идея Украины — вернуть Украине Украину Богдана Хмельницкого, Гоголя, Тараса Григорьевича Шевченко и Леси Украинки. Гоголь абсолютно гениален и прозорлив, потому что весь этот конфликт заключен в конфликте между Остапом и Андрием и батькой их Тарасом, все понятно уже по повести «Тарас Бульба». Мы не вправе придумывать другую украинскую идею, кроме той, что Гоголь сформулировал в одной фразе: «Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?» Мы не вправе оставлять ни Слобожанщину, ни Киев. Есть русины на Западной Украине, есть Галиция, есть Чернигов — это «Слово о полку Игореве»… Все это составные нашего психотипа и генотипа, и мы не вправе говорить, что это оторванный ломоть. У нас есть закрытая и открытая социология, мы прекрасно знаем, какое колоссальное число людей там ждет нас с нетерпением, просто с цветами будут стоять. Если бы случилось чудо и на Украине были бы честные выборы, их выиграл бы Захарченко (глава ДНР. — Ред.). Из действующих украинских политиков самый высокий рейтинг, и то нагнанный, у Тимошенко — 8 %. У Порошенко — 2 %. 30 % страны радикально не принимают эту власть, и более 50 % страны — против войны на Донбассе. Та спешка, с которой они пытаются бандеризировать свое население, вызывает все большее отторжение в людях. Поэтому надо очень аккуратно работать. Я всегда призывал русских патриотических публицистов, чтобы они перестали бороться с украинством как таковым, перестали кричать, что украинец — это дурак, что нет украинской культуры, украинского языка… Я украинскую литературу изучал в университете, это серьезная составляющая нашей общей культуры. Надо отделять псевдоукраинство от реальной Украины — песенной, красивой, удивительной, с ее вышиванками, с ее кухней, с ее историей. С любовью надо к этому обращаться. Мы, русские, и есть залог сохранения и украинства, и украинской культуры.

Участники ЛиТРа-2018 Захар Прилепин, Василий Авченко, Сергей Шаргунов,

Сергей Лукьяненко

О прежних и новых друзьях: «Гораздо важнее ощущение обретения колоссального количества родни»

— У меня (после Крыма и Донбасса. — Ред.) изменился круг общения, но я не скажу, что потерял дружбы необычайные… Я приятельствовал с Дмитрием Быковым и Митей Глуховским — вот двух людей назову, с которыми у меня были более-менее… Но мы никогда не были близки. Когда начали распадаться эти дружбы, у меня было уже такое серьезное число необычайных друзей, для которых свято то, что свято для меня… Для меня гораздо важнее ощущение обретения колоссального количества родни, для которой я тоже родной, чем мое приятельство с Дмитрием Львовичем, какой бы он ни был замечательный литератор.

О зарубежных изданиях: «Они потом всё допереведут»

— Практически все переводы прекратились, я наплевательски к этому отнесся. То, что происходит с моим народом и со мной, мне гораздо более любопытно, чем эта зарубежная история. Если я стоящий литератор, они потом все допереведут. Когда я приезжал впервые за границу, весь зал был против, все говорили: что вы творите в Чечне! 5–7 лет прошло, и… Европейцы — как дети малые, они забывают все очень быстро. Про Донбасс они еще быстрее прозревают. В последние два года я был во Франции, в Италии и Швейцарии, и всегда 99 % зала говорит: Захар, мы все понимаем, мы за тебя.

Об Аркадии Бабченко: «Он себя выключил из русской литературы»

— Мы с ним плюс-минус ровесники, участвовали в обеих чеченских кампаниях, имели отношение к оппозиции, отреагировали на майданные события в Киеве — и здесь, как многим кажется, наши пути кардинально разошлись. На самом деле я бы не сказал, что у меня была какая-то эволюция политических взглядов. С 1991 года мои взгляды не менялись. Я всегда был антизападник и антилиберал, мне не нравилась перестройка, не нравились Горбачев и Ельцин. Мне не было симпатично то, как вел себя ранний Владимир Владимирович Путин. Капиталистические реформы и воинствующий антисоветизм, переросший в русофобию, — все это вызывало у меня глубокую антипатию. Все это зафиксировано в моих текстах, больше 20 лет я одно и то же долдоню, не переставая. Я всегда был в левоконсервативной оппозиции. Аркадий, когда мы с ним познакомились в 2003 или 2004 году, был абсолютно аполитичный, у него не было никаких политических взглядов, он болтался по жизни и ждал, что где-то начнется военный конфликт и он поедет туда военкором. Чем больше у нас поднимала голову либеральная западническая оппозиция, тем дальше наши пути с ним расходились. Почему его повлекло именно в эту сторону — я не знаю, я ему не психолог, не врач. В либеральном лагере таких парней: война, лысый, крупный, милиции не боится… — немного, в основном там интеллигенция. Он там чувствовал себя таким альфа-самцом, мне так кажется. Когда начался майдан, я к нему обращался: Аркадий, я понимаю, что там весело, против коррупции, мне тоже не нравится, Янукович плохой… Но эти твои чуваки из «Правого сектора», ломка памятников, вся эта русофобия, «москаляку на гиляку» — тебя это не смущает? Он пытался мне отвечать, что это не тренд, это люди, которые прибиваются, а основное — другое, они за свободу… Потом он перестал со мной разговаривать, а потом просто озверел вконец. Чем больше русских убивают, тем больше счастья было в его фэйсбуке, который стал аномально популярен… В моем понимании он себя выключил вообще из русской литературы, его там больше нет.

О словесности и истории: «Господь наделяет словами людей, которые находятся на правой стороне»

— Если событие отложилось в национальной культуре, в прозе, в поэзии, в песне, то оно и есть. Казалось бы, огромнейшие события: распад Советского Союза, 1991 год, перестройка, приход Горбачева и Ельцина, расстрел Дома советов… — не нашли полноценного и укорененного в культуре отображения. Война 1812 года, революция 1917 года, Гражданская война — это стало предметом мощнейшей литературной работы. Мы знаем Шолохова, Алексея Толстого с «Хождением по мукам», Блока, Маяковского, Есенина, Багрицкого… Как бы мы ни относились к большевистской революции, она есть как факт литературы, и с этим ничего уже не поделаешь. Она зафиксирована в национальной истории несравнимо более весомо, чем вся эта перестроечная муть. Это дурные события, они ввели в заблуждение колоссальную часть моего народа. Об этом нельзя сочинить оды, эпос, нельзя сочинить ничего соразмерного поэме «Анна Снегина». Если в стихах появляются фамилии «Горбачев» или «Собчак» — все, нет стихотворения. А вот фамилия «Жуков» может появиться.

В связи с Донбассом случилась удивительная вещь. В этой антологии (сборник «Я — израненная земля», составленный Прилепиным. — Ред.) собрана малая часть стихов, написанных о событиях на Донбассе, о так называемой русской весне. Эти стихи точно являются частью нашей национальной культуры. В этом сборнике участвовали такие мастера, как Юрий Кублановский и Олеся Николаева, сидящий здесь Игорь Караулов, ополченцы и военкоры — Семен Пегов, Анна Долгарева… Я всем рекомендую эту книжку, чтобы понять, что это событие, как бы мы к нему ни относились, отобразилось в русской поэзии. Я не злорадствую, но с той, замайданной стороны ничего соразмерного в поэтическом смысле не появилось. Да и в прозаическом тоже — читал я роман писателя Лойко «Аэропорт», еще какие-то тексты, это все очень сомнительного качества. Слова, которые приходят к нашим поэтам, песенникам, прозаикам… Если Господь есть, он наделяет этими словами людей, которые находятся на правой стороне. Когда был чеченский конфликт, он не дал серьезного поэтического отображения. Да и в прозе, несмотря на несколько неплохих текстов, в целом тоже, потому что правда была сомнительна. Ничем другим я не могу объяснить, почему здесь сложилась эта удивительная донбасская антология, а там ничего подобного не сложилось и, я уверен, не сложится.

О школьных учебниках, премиях и литературной иерархии: «Лучшие все равно остаются»

— У меня есть личные претензии политического толка к Александру Исаевичу Солженицыну. Если бы была моя воля, я бы оставил (в школьной программе. — Ред.) «Матрёнин двор», внес туда «Россию в обвале», но убрал бы «Архипелаг ГУЛАГ», который перенасыщен фактическими ошибками. Когда Солженицын пишет, что советская власть убила в лагерях 65 млн человек, он на 60 млн преувеличивает, а школьник остается жить с этой цифрой, которая превышает всех убиенных фашистами. И он думает, такой уренгойский мальчик: мы же хуже фашистов… Это какое-то безумие.

А что касается всего остального — это каким-то странным образом само происходит. Было желание большевиков убрать все, что им не нравится, и оставить Блока, Маяковского, Есенина, Горького, Фадеева… Пришла перестройка — Маяковского стали пытаться выдвинуть, Алексея Николаевича Толстого вообще убрали, Горького выпихивали… Но ни Гроссман, ни Анатолий Рыбаков не выдвинули Шолохова из учебника литературы. Я люблю «Детей Арбата» и «Жизнь и судьбу», но Шолохов больше как писатель, и ничего с этим не поделаешь. Где-то я налетел на новость: Александр Розенбаум пытается добиться, чтобы его стихи внесли в учебник литературы. Я люблю очень Розенбаума, но подумал: Александр Яковлевич, давай уж как-то поспокойнее… Естественно, он туда не попал, а Бродский и Юрий Поликарпович Кузнецов — если их там нет, будут точно. Я не буду себя выдавать за очень религиозного человека, но, когда я смотрю на иерархию русской литературы, я думаю: Бог есть, самые лучшие все равно остаются. При жизни Пушкина был поэт Бенедиктов — кстати, неплохой поэт, но он был популярнее, чем Пушкин! Когда одновременно писали Горький, Шмелёв, Зайцев и Бунин, Вербицкая обыгрывала их по тиражам. И где она сейчас?

От нашего времени останется Валентин Григорьевич Распутин, царствие небесное. Дальше начинаются некоторые сложности. Писатели, которые очень сильно повлияли на наше поколение, скажем Юрий Мамлеев или Эдуард Лимонов, — их сложно внести в учебники литературы, особенно школьные. Я очень серьезно присматриваюсь к Алексею Иванову, к Олегу Ермакову, считаю крупнейшим писателем нашего времени Александра Терехова, но эти книги тоже в учебники не поместишь. Есть сложность с использованием табуированной лексики и разнообразных сюжетных коллизий, которые не предназначены для изучения в школе. Но я думаю, что и здесь правильная иерархия будет выстроена.

Премиальный процесс отражает литературную жизнь. В отличие от Советского Союза, литераторы сейчас на 99,9 % не могут зарабатывать деньги литературным трудом — зарабатывают человек 10–15 на всю Россию. Надо как-то помогать, чтобы с голоду не погибли. Что премии немножко помогают — хорошо. Была ситуация, когда два крупнейших писателя современных — Михаил Тарковский и Олег Ермаков — долгое время не получали серьезных премий. Но потом Миша Тарковский получил «Ясную поляну», Олег Ермаков попал в короткие списки «Букера», «Большой книги» и «Ясной поляны», то есть и здесь ситуация потихоньку решается. Алексей Иванов, который тоже несколько раз пролетал мимо премий, — у него своеобразный характер, он обиделся и сказал: вообще ни на какие премии меня не выдвигайте. А в целом те, кому надо, рано или поздно премии получают… Нобелевская премия, конечно, стала очевидным политическим инструментом, особенно это усилилось в связи опять же с украинско-донбасским конфликтом, Алексиевич, безусловно, получила в силу этого. Андрей Битов заслуживает Нобелевской премии куда больше, чем Алексиевич. Или Улицкая — ради бога, дали бы Улицкой! За Нобелевскую премию обидно, но, с другой стороны, она и в советское время так же себя и вела, ее давали на идеологических основаниях. Но тогда учитывался вес фигуры. Когда давали Пастернаку, Бродскому и Солженицыну — все-таки это фигуры, а когда Алексиевич… Вспомнил неприличную поговорку, не буду говорить.

О современной музыке: «Рэп навязчиво глупеет»

— Для каждого поколения возникала особая музыкальная субкультура. Сначала возникла бардовская музыка — Галич, Клячкин, Высоцкий, очень любимый в нашей семье Дольский, Булат Шалвович Окуджава… Целое поколение не просто слушало эти песни, а использовало знаковую систему этих песен. Потом возникли социальные новшества, которые требовали другого языка и другого саунда. Появились Шевчук, Башлачев, Гребенщиков, Градский и так далее вплоть до Кинчева и Цоя. Но в 1990-х рок-н-ролл тоже стал сходить на нет. Появилось много нового в социуме — программа «Дом-2», Ксения Собчак, айфоны, айпады, шопинг… Рок-н-ролл не мог такие слова произносить, бардовская музыка тем более не могла с этим справиться. Появилась вот эта негритянская субкультура (рэп. — Ред.) и прижилась на русской почве.

У меня было некоторое время очарование русским рэпом. Но нынешний рэп-музыкант — существо несчастное и забитое своими поклонниками. Он выпускает клип, ему ставят 50 тысяч дизлайков, 800 тысяч подростков 10 лет пишут, что он ублюдок, тупое животное, которое не умеет писать рэп. Он думает: что делать, как быть? Они заставляют себя тупеть, ставка идет на максимальное упрощение, потому что они зависимы от «ютуба», от школоты. Есть ряд рэп-музыкантов, которые мне близки и понятны, — скажем, Типси Тип или Честер. Я удивлен феноменом Хаски, который поет сложнейшие умнейшие тексты и умудрился стать популярным. Остальной нынешний рэп, который находится в тренде, для меня является чудовищным. Рэп навязчиво глупеет и этим доволен — с этим связано некоторое мое остывание к рэпу. Ну и, конечно, ситуация на Донбассе. Они все такие ганста-рэперы, ничего не боятся, и вдруг выяснилось, что они не могут поехать петь на Донбасс — им ужасно страшно, что они какие-то гастролечки потеряют, какие-то поклоннички косо на них поглядят… Рем Дигга приезжал, Птаха приезжал, Хаски ездит постоянно, еще несколько музыкантов, а остальных метлой туда не загонишь.

О кино: «Это выгоднее, чем писать книжки»

— Уже шла война на Донбассе, и режиссер Ленар Камалов говорит: Захар, хочешь сыграть ополченца? Я приехал с позиций прямо в форме — грязный, потный. Сыграл, в тот же вечер уехал на позиции и под обстрел попал. Фильм (короткометражка «Дежурство». — Ред.) в Нью-Йорке на фестивале Tribeca взял главную премию и автоматом попал в лонг-лист «Оскара».

Еще в 2014 году я снялся в фильме «Гайлер» (режиссер Петр Дикарев. — Ред.) вместе с моим другом Сергеем Пускепалисом и Алексеем Вертковым. Хорошее кино, в Новосибирске мы его снимали, но никак не договорится продюсер с телеканалами, чтобы его показать. Я жду с нетерпением, когда фильм выйдет, это моя первая главная роль в полном метре. Это выгоднее, чем писать книжки. Надо же как-то зарабатывать. На Донбассе я денег не получаю принципиально — отработав три года, ни разу не брал свою зарплату, все время отдавал ее в батальон.

О национальной идее России: «Мы ничего не будем перезагружать»

— Моя книга «Взвод» мне кажется абсолютно актуальной. Возник колоссальный спор между литераторами патриотического и западнического толка. Они говорили, что русская классика с ними, я говорю: русская классика с нами. Я написал толстенный том с цифрами, датами, цитатами, доказал, что Пушкин, Батюшков, Баратынский, Глинка, Державин, Шишков в идентичной ситуации занимали ту же самую позицию, которую занимаю я.

Я пишу сейчас биографию Есенина, и у меня абсолютное ощущение, что я пишу про сегодняшний день и даже про завтрашний. В контексте русской истории нет прошлого и нет современности. Дмитрий Сергеевич Лихачев еще в 70-х написал, что в древней русской литературе не было понятия прогресса, а было другое понятие — «быть как передние князи», воспроизводить тот же уровень чести, достоинства, мужества, который нам завещали. Мне кажется, в этом и есть национальная идея России — быть как первые князья, как те святые, летописцы, поэты, которые сделали нас тем, чем мы являемся. Если мы это воспроизводим в каждом новом поколении — мы выполняем свою функцию, а не поддаемся на мишуру и иллюзорные представления о том, что в мире все меняется, все мы перезагрузим… Мы ничего не будем перезагружать, русские лежат, как камень, на пути мирового прогресса. Если сводить национальную идею к каким-то простым вещам, то Россия — хранитель традиций, дающих цветущую сложность миру. Россия самим фактом своего существования дает миру совершенно другую окраску, тональность, мелодику. Россия в том виде, в каком она существовала как Российская империя, Советский Союз, — это не сшитая из разных лоскутов надуманная общность. Это очень органично, очень долго создавалось и не просто так слепилось. Определенные процессы будут включаться, даже если мы этого не хотим. Начнется, упаси господи, гражданская война очередная в Средней Азии, и все, скажут: русские, придите, мы тут не можем разобраться. Русские — хранители евразийских пространств, это не моя фраза, но это так, придется с этим считаться и этим заниматься. Не потому, что мы этого хотим, не потому, что имперские амбиции, а потому, что это неизбежная роль, карма и крест нашего положения.

Стыдиться нам точно не надо. Мы можем сами осознавать свои трагедии, сами себе в этом отдавать отчет. Мы 10 миллионов друг друга перебили во время Гражданской войны и делали это с необычайным озверением и усердием. Никто не отменяет всего того, что написано в книгах Шаламова или Домбровского — кто-то писал доносы, кто-то загнал Мандельштама в тюрьму, кто-то расстрелял Флоренского и Бориса Корнилова… Но нет никого за пределами России, кто нам может за это предъявить. Я не обязан ни перед французом, ни перед немцем отчитываться за свою Гражданскую войну и репрессии в моей собственной стране, это не их дело. Я к ним не лезу по поводу Французской революции или любого их звероподобного существа. Мы с них спрашиваем за то, что они сюда пришли и у нас убили людей. Мы каяться перед ними не будем, а они перед нами будут.

О счастье: «Никто не живет такой прекрасной жизнью»

— Вся моя жизнь целиком воспринимается мной как удивительное и счастливое происшествие. Просыпаясь и ложась спать, я говорю: Господи, спасибо тебе, так здорово все получилось, просто невозможно. Вот сейчас сюда прилетел, спал два часа, буду разговаривать весь день, думаю: Господи, как здорово! Владивосток, у меня тут друзья, через два дня вернусь обратно, сяду на машину, поеду в Донецк… Никто не живет на белом свете такой прекрасной жизнью, как я. Вот все это — счастье!

№ 445 / Василий АВЧЕНКО / 14 июня 2018
 
По теме
Библиотека «Зеленый мир» приглашает всех желающих 31 марта в 12:00 на спектакль «Снежная королева» в исполнении юных актеров из нашей детской театральной студии.
4c487a0e95ce991c774ff0ddb180e015acbec1f4.png - Primorye24.Ru Полицейским не удалось попасть в квартиру, где находились юные стрелки Неизвестные устроили стрельбу из окна многоквартирного дома на улице Сельской во Владивостоке, сообщает РИА VladNews со ссылкой на Telegram-канал HARDКОРЮШКА.
Primorye24.Ru
Это письмо в редакцию «Вестника Приграничья» прислала наша читательница, жительница Приграничья.
Газета Вестник Приграничья
Лучших юных чтецов определили во Владивостоке - Администрация г. Владивостока Городской конкурс прошел во Дворце детского творчества Фото Дианы Лащенко Произведения известных поэтов и прозаиков в исполнении юных жителей краевой столицы звучали со сцены городского Дворца детского творчества.
Администрация г. Владивостока